Москва Ханой

Е.П. Глазунов. Забыть хотя бы часть своей жизни невозможно

В воспоминаниях бывшего заведующего сектором стран Индокитая в Отделе ЦК КПСС, Почетного Председателя Общества российско-вьетнамской дружбы Е.П. Глазунова описаны встречи с известными людьми и малоизвестные события и факты его жизненного пути, на протяжении десятилетий неразрывно связанного с Вьетнамом.

Писать воспоминания - дело, на мой взгляд, довольно трудное. И не только потому, что нужно растрясать архивную пыль, искать старые записи, уточнять какие-то факты, даты, эпизоды, но и потому, что в ходе этих поисков особенно остро чувствуешь быстротечность времени. Действительно, при взгляде на старые фотографии, на давнишние записи в дневниках, сознание немедленно возвращает тебя в прошлое, начинаешь думать о том, что многое из намеченного не удалось сделать. Такие мысли возникли у меня, когда я начал писать заметки о давних днях моей работы во Вьетнаме.

Ясно, что каждый человек проходит свой собственный жизненный путь, не похожий ни на какой другой. Это так. Но главное, видимо, в другом – какой след оставит он в памяти своих близких, в памяти людей, - будет ли это глубокая борозда, или только еле заметная царапина, которую пыль времени запорошит в короткие сроки.

В 60-е годы мы - молодые дипломаты, вчерашние выпускники МГИМО только что приехавшие в Ханой на работу, еще продолжали по студенческой привычке, делать «капустники» и устраивать в клубе нашего посольства представления КВН. Конечно, все эти «капустники» и игры в КВН стерлись из памяти за исключением отдельных эпизодов. Запомнились только безграничный юмор этих молодежных спектаклей и основной их лозунг – «все находчивые работают в Париже, а все веселые - в Ханое». В столице ДРВ царила тогда провинциальная обстановка, дипломатический корпус был небольшой, в основном из социалистических стран Европы и Азии, в большинстве молодой, и мы быстро знакомились друг с другом.
Я приехал в Ханой после работы с правительственной делегацией ДРВ во главе с премьер-министром Фам Ван Донгом, находившейся с официальным визитом в нашей стране в июле 1961 г. и поэтому уже имел довольно много знакомых в МИДе ДРВ. Все это, наряду с чтением местной прессы, позволяло быстро знакомиться со страной, приобретать новых друзей и знакомых.

В начале 1965 г. мы - молодые работники Советского посольства вместе со своими старшими товарищами и с такими же молодыми вьетнамскими друзьями - вчерашними однокурсниками одного института, отмечали 15 годовщину со дня установления дипломатических отношений между нашими странами. Вспоминали, как ездили из Москвы в Ханой на поезде через весь Советский Союз и Китай, меняли вагоны на советско-китайской и китайско-вьетнамской границах, мечтали о том, что предстоящее открытие авиалинии Москва - Ханой даст нам возможность летать самолетом и не слушать по две недели кряду перестук вагонных колес. Постоянная смена пейзажа, мелькавшего за окнами поезда, сначала была интересной, а потом быстро утомляла.

С чего все-таки начать свои воспоминания? Какие моменты в своей «вьетнамской» жизни выделить из массы больших и малых событий, встреч и дел, которые в своей взаимосвязи и составляют суть нашего бытия.

Дело в том, что мой первый выезд во Вьетнам на работу в 1962 г. уже сопровождался несколькими фактами, которые остались в моей памяти на долгие годы. Первый факт – совместное путешествие с вьетнамцем, который при нашем знакомстве сказал, что он юрист и возвращается на родину после командировки в ряд стран Европы. Он оказался замечательным собеседником и очень интересным человеком. Но эта встреча так и осталась бы одним из дорожных эпизодов, если бы не одна интересная деталь: много лет спустя мы снова встретились с моим давним попутчиком, и он, интересуясь моими делами, поразил меня своей памятью, назвав по имени мою жену и дочь, с которыми говорил давным-давно в поезде. Рассказываю об этом потому, что за годы моей работы во Вьетнаме я не раз поражался удивительной памяти многих моих вьетнамских товарищей, когда они в деталях рассказывали о давно прошедших и порой не очень значительных событиях.

Второй факт - это короткое пребывание в Харбине, где я встретил своего «однокашника», приехавшего чуть раньше в Китай на стажировку. С ним и под его руководством я впервые попробовал местную китайскую кухню, в том числе блюдо из морских ежей. Мы вместе ехали в Пекин. В китайской столице мы провели несколько дней, гуляли по городу, посетили незадолго до этого открытые Минские могилы, а затем снова в путь, в Ханой. Запомнилась наша поездка по временному железнодорожному полотну и мосту, поскольку стационарные сооружения были основательно разрушены в результате мощного разлива реки Хуанхэ. Это наводнение разрушило тогда многие десятки километров шоссейных и железных дорог, сотни деревень. Впечатления от поездки по затопленной зоне, где я впервые увидел результат действия стихии огромной разрушительной силы, долго преследовали меня.

И третий эпизод - первые наши шаги на вьетнамской земле и первые впечатления на пограничной станции Донгда были омрачены тем, что наша дочь, тогда еще дошкольница - побежала через железнодорожное полотно, споткнулась, упала и сломала руку. Ее крик переполошил всю округу - на шум сбежалось столько вьетнамцев, чтобы помочь нам, что мы с женой еще больше растерялись, не зная, что предпринять. Но работники станции быстро разыскали врачей. Те намазали руку дочери какой-то красной жидкостью и наложили тугую повязку. Под ободряющие крики мы сели в вагон и двинулись в Ханой. Вплоть до конца 1964 г. шла обычная работа в посольстве, было много встреч, поездок по стране с послом и другими работниками посольства. Тогда даже в Ханое, а не только где-нибудь в провинции, любое появление европейца на улице сопровождалось толпой любопытных и замечательных в своей непосредственности ребятишек, которые в обязательном порядке должны были внимательно рассмотреть, а самые смелые – и пощупать этих «длинноносых» европейцев. Это знакомство зачастую сопровождалось возгласами: «Льенсо! Льенсо!» - (Советский! Советский!), хотя они могли относиться и не к моим соотечественникам. Да это и не главное сейчас. Главное в другом – в том, что в современном, быстро двигающемся по пути прогресса Вьетнаме может быть и не так быстро, но исчезают милые сердцу черты непосредственного открытого общения людей, свойственные в свое время и российской провинции.

Ездили мы и в район демаркационной линии на 17 параллели, смотрели из-под деревьев на развивавшийся за рекой Бенхай желтополосатый флаг сайгонского режима. В 1963 г. ездили с послом на открытие первой очереди электростанции Тхакба. Об этой церемонии писала вьетнамская печать, а в газете «Нян Зан» была опубликована фотография. Короче, жизнь носила размеренный и спокойный характер. Так было до августа 1964 г., до известного ныне во всем мире Тонкинского инцидента. Обстрел американскими эсминцами вьетнамского побережья, а затем и первые бомбардировки самолетами США угольного района Хонгай не только потрясли мир и Вьетнам, но основательно поменяли стиль нашей ханойской жизни. Как говорили тогда, в ханойском небе появился запах войны, которая до этого времени существовала для нас только в рассказах приезжавших в Ханой из Южного Вьетнама членов Международной комиссии по выполнению Женевских соглашений.

...Было это в начале 1965 г., когда небо над Северным Вьетнамом только начинало хмуриться в преддверии будущей военной грозы, когда в нашем посольстве шла активная подготовка к предстоящему визиту в Ханой Советской делегации во главе с Председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгиным.
Этот визит проходил в начале февраля 1965 г. Предыдущие встречи руководителей двух стран, активная работа всех подразделений дипломатических, экономических, научно-технических и культурных служб СССР и ДРВ создали все необходимые предпосылки для этого визита, открывшего новый этап в советско-вьетнамских отношениях.

Я хорошо помню приезд Советской делегации, ее встречу в аэропорту Залям, где было практически все руководство ДРВ во главе с Президентом Хо Ши Мином (тогда это был единственный международный аэропорт в ДРВ. Но на нем могли садиться только небольшие самолеты типа ИЛ-14. Поэтому наша делегация, летевшая из Москвы на ИЛ-18, приземлилась на военном аэродроме Нойбай, а оттуда на ИЛ-14 перелетела в аэропорт Залям).

Я не буду говорить о тех переговорах, о них в свое время было много написано. Отмечу только, что подписанные по итогам визита двусторонние соглашения создали необходимые предпосылки для широкого советско-вьетнамского экономического и военно-технического сотрудничества, ставшего одним из важнейших факторов грядущей победы вьетнамского народа в борьбе против американской агрессии, за освобождение Южного Вьетнама и воссоединение страны. Кстати, вспоминаю, как чуть ли не на другой день после приезда нашей делегации среди ночи меня разбудил дежурный из резиденции делегации и потребовал срочно приехать. По приезду я узнал, что из Южного Вьетнама пришла телеграмма на имя А.Н. Косыгина и ее нужно срочно перевести на русский язык. Председатель ЦК НФОЮВ Нгуен Хыу Тхо, приветствуя приезд Советской делегации в ДРВ, отмечал, что народ Южного Вьетнама высоко ценит помощь Советского Союза, рассматривает ее «как сильнейший стимул в своей справедливой борьбе», и выражал глубокую благодарность правительству СССР и советскому народу за поддержку.

Возвращаясь к пребыванию А.Н. Косыгина в Ханое, хочу рассказать об одном эпизоде, который в то время прошел незамеченным журналистами, и который сыграл, на мой взгляд, немалую роль в установлении личных дружеских отношений между двумя видными государственными деятелями наших стран - Фам Ван Донгом и А.Н. Косыгиным.

Дело происходило в один из дней того памятного визита. В первой половине дня прошли переговоры с руководителями ДРВ, а на вторую половину никаких мероприятий программой не предусматривалось. Глава Советского правительства и сопровождавшие его лица жили тогда в Президентском дворце в центре Ханоя. Я в тот день дежурил от посольства в резиденции. После обеда все отправились отдыхать. Я вышел на крыльцо и размышлял о том, чем заполнить образовавшуюся паузу. Вдруг слышу за спиной шаги, оглядываюсь и вижу А.Н. Косыгина, который, сказав, что ему не хочется сидеть в помещении, выразил желание погулять по парку, окружавшему Президентский дворец.

Поскольку премьер намеревался после обеда отдыхать, то все сопровождавшие его советские и вьетнамские товарищи тоже разошлись по своим номерам или по делам. Я пытался отговорить А.Н. Косыгина от прогулки или хотя бы разрешить мне позвать кого-либо из охраны. Он ответил, что не нужно беспокоить людей и предложил мне пойти с ним. Спорить с премьером я, разумеется, не мог, и мы отправились осматривать парк.

У выхода из парка, у так называемых Красных ворот, где находилось здание правительства ДРВ, мы встретили машину Фам Ван Донга, возвращавшегося после обеда на работу. Увидев нас, он вышел из машины и удивленно спросил у своего советского коллеги: «Почему нарушаете режим? Вы же сказали в конце нашей беседы, что после обеда будете отдыхать».

А. Н. Косыгин ответил, что он решил отдохнуть активно и немного познакомиться с Ханоем. Фам Ван Донг предложил составить ему компанию и оба премьера направились в сторону Западного озера. По дороге нас догнали все, как говорят, заинтересованные лица и с советской, и с вьетнамской стороны.

У меня в домашнем архиве сохранилась одна маленькая любительская фотография, зафиксировавшая эту прогулку. Еще одна подобная фотография была много лет назад опубликована в каком-то советском журнале.

Мы шли по Молодежной аллее (по-моему, так называлась тогда дорога, разделяющая два озера, она была насыпана в далекие времена по указанию императора, любившего гулять в вечернюю пору около озера), и Фам Ван Донг рассказывал гостю историю города и озера. Когда мы подошли к недавно созданной лодочной станции, он упомянул о ней, отметив, что лодок пока мало, но молодежь с удовольствием катается по озеру.

А.Н. Косыгин (а он был большим любителем катания на лодках, любил длинные пешеходные прогулки и вообще был, по-моему, человеком спортивного склада) с интересом воспринял эти слова и тут же предложил Фам Ван Донгу прокатиться на лодках по озеру. Тот тоже был подтянутым, спортивным человеком - говорят в молодости он был членом сборной команды Индокитая по футболу. Фам Ван Донг на минуту задумался, а потом с удовольствием поддержал эту идею, которая, однако, совсем не понравилась нам - сопровождавшим двух премьеров. Наши коллективные уговоры отказаться от такой затеи оказались безрезультатными. Премьеров охватил спортивный азарт, и они, усевшись в две легкие лодки типа байдарок-одиночек (других лодок на станции в тот момент просто не было), весело поплыли. Охрана бросилась к стоявшему неподалеку старому катеру, который долго не могли завести. Еще несколько человек, в том числе и я, сели в подъехавшие машины и поехали вдоль берега на противоположную сторону озера, где тогда находились правительственные особняки, встречать гребцов. Они подплыли уставшие, но веселые. Тут же сели в машину и поехали в резиденцию, обмениваясь по пути впечатлениями от прогулки.

Могу с уверенностью предположить, что эта импровизированная лодочная прогулка заметно повлияла на последующие взаимоотношения двух премьеров - они были хорошими друзьями. Во всяком случае, позже Фам Ван Донг при наших с ним встречах в Москве или в Ханое неоднократно вспоминал эту прогулку. А Косыгин говорил о ней в сентябре 1969 г., когда мне довелось лететь с ним в Ханой для участия в траурных мероприятиях в связи с кончиной Президента Хо Ши Мина.

Вспоминаются первые налеты американской авиации на ДРВ вес-ной 1965 г. Один из таких налетов был как раз в дни пребывания нашей делегации, что вызвало резкий протест со стороны Советского правительства. Другой налет, уже на Ханой, был в день моего рождения, в апреле, и поэтому особенно хорошо запомнился. Дело было утром, мы только пришли на работу. Неожиданно раздался звук сирены – «Воздушная тревога!».

В соответствии с недавним указанием посла все работники посоль-ства в таком случае должны были укрываться от возможных осколков в глухих комнатах, т.е. в комнатах без окон. У нас в посольстве на первом этаже было две таких комнаты. Вместо того чтобы выполнять указание посла, мы все бросились из посольства по домам спасать свои семьи. В этот день нам было не до смеха. Мы, и я в том числе, бежали по улице под сопровождение беспорядочной стрельбы и криков ханойской милиции и военных патрулей, которые оказались более дисциплинированными, чем мы и либо находились в недавно выкопанных индивидуальных убежищах, либо прятались под кронами деревьев.

Через несколько дней после этого налета, когда по указанию посла мы начали рыть траншеи на территории посольства, весело подшучивая друг над другом, рассказывали, кто как бежал домой, а в это время наши жены с детьми по соседней улице бежали под крышу посольства. Справедливости ради надо сказать, посол – Илья Сергеевич Щербаков - сам участник Великой Отечественной войны – после того эпизода провел производственное совещание и, как говорится, «выдал всем нам на орехи». Но строительство бомбоубежища на территории посольства, которое мы коллективно сооружали после работы, завершилось совершенно неожиданно. Когда мы, наконец, с большим трудом выкопали траншею (на месте бывшей стройплощадки, набитой кирпичом и строительным мусором) глубиной в человеческий рост, ночью прошел сильный ливень и полностью затопил наше сооружение. Все, включая посла, пришли к выводу, что заниматься такой самодеятельностью бессмысленно. Позже, уже после моего отъезда на Родину, на этом месте было построено настоящее капитальное убежище, и я прятался в нем вместе с работниками посольства от налетов американской авиации в последующие свои приезды в Ханой.

Вскоре последовали один за другим ночные налеты. Это был не только противный вой сирены среди ночи, но грохот стрельбы, рассекавшей черное ночное небо на тысячи ярких квадратов и многоугольников. В один из таких налетов я, не сумев уговорить жену спуститься на первый этаж, сам поднялся на крышу дома, чтобы посмотреть на «ночной спектакль». Я с восхищением смотрел, как трассирующие пули рассекают черное небосвод и их свет сливается со светом звезд, как в вышине периодически вспыхивают яркие пучки взрывов снарядов зенитной артиллерии и совсем близко над головой взрывы ракет с американских самолетов. Вдруг я услышал недалеко какие-то шлепающие по листьям, возвышавшихся над крышей деревьев, звуки. Глухой шлепок раздался совсем рядом, и что-то упало под ноги. Я наклонился, прополз немного на коленях, ощупывая руками крышу, и неожиданно обжег руку. Это оказался осколок ракеты, который, подумал я, мог упасть и не на крышу, а мне на голову. Настроение сразу изменилось, я решал отказаться от такой самодеятельности и медленно спустился вниз под защиту крыши моего дома. Но осколок я все-таки взял и долго хранил его, а потом он где-то потерялся.

Вскоре после тех налетов по рекомендации Министерства иностранных дел ДРВ все женщины и дети дипломатического корпуса за исключением тех, которые оставались по долгу службу, были эвакуированы из Ханоя. В старом дневнике я прочитал такую запись, датированную апрелем 1965 г.: «жена и дочь эвакуируются в связи с тем, что американские самолеты стали слишком близко летать над Ханоем».

Поезд с нашими женщинами и детьми «под руководством» единственного мужчины европейца - работника посольства Болгарии, который по завершении командировки уезжал в это время с семьей на родину - медленно отходил от перрона ханойского вокзала. А мы – провожающие, сдерживая комок в горле, махали вслед уходящему поезду. Для большинства провожавших слово «эвакуация» было хорошо знакомо со всеми вытекающими последствиями. Ведь многие из них, особенно среди советских работников, были участниками Великой Отечественной войны. Через несколько месяцев после этих проводов я уехал на родину в отпуск, но был оставлен для работы в Москве. …В годы той войны практически ежедневно то в одном, то в другом районе ДРВ завывающие сигналы сирен, иногда по несколько раз в день, а то и по ночам, оповещали вьетнамцев о боевых тревогах и налетах американской авиации. После этих налетов оставались разрушенные дома, школы, дороги, ирригационные сооружения и больницы. Кстати, американская пресса не раз сообщала тогда, что самолеты США бомбят в ДРВ только военные объекты. Но вот данные Комиссии ДРВ по расследованию преступлений США: в результате американских бомбардировок к октябрю 1966 г. в Северном Вьетнаме было разрушено 294 школы, 74 больницы, 80 церквей и 30 пагод. Если это – объекты военно-стратегического назначения, тогда что же можно отнести к гражданским сооружениям?

В годы войны вплоть до 1974 г., когда я вновь вернулся на работу в посольство СССР в Ханое, мне приходилось летать во Вьетнам с разными делегациями и самостоятельно по несколько раз в год. Во время этих поездок бывало всякое, но я расскажу лишь об одной такой поездке. В марте 1967 г. наша делегация во главе с Председателем Советского Комитета по культурным связям С.К. Романовским летела через Китай в ДРВ. В Китае в то время в полном разгаре была «культурная революция» и мы стали невольными свидетелями многочисленных бесчинств хунвейбинов и многотысячных демонстраций в Пекине и в других городах по маршруту нашего полета. В Пекине мы пересели с ИЛ-18 на китайский ИЛ-14 и на нем добирались до Ханоя с многочисленными посадками.

Вообще эта поездка запомнилась мне по многим причинам: и пото-му, что нашу делегацию повсюду встречали охранники с автоматами, крики: «Долой советских ревизионистов!», и потому, что в каждом аэропорту, в самолете нас заставляли читать цитатники Мао Цзэдуна. И потому еще, что обратно в Москву вместе с нами летал начинавший тогда свой творческий путь, ныне всемирно известный художник Илья Глазунов, мой однофамилец. Он, в соответствии с профессией был перегружен листами ватмана и повсюду делал карандашные зарисовки, в том числе и выступавших перед нами самодеятельных артистов, прославлявших Мао Цзэдуна, под восхищенные возгласы китайцев.

В каждом аэропорту, где нас кормили, у Ильи Сергеевича возникали дискуссии с китайскими официантами, которые приносили заказанную нами пищу. Я заказывал китайские блюда, а Илья Сергеевич – европейские. Но китайские официанты почему-то всегда путали нас: мой заказ несли Илье Глазунову, который тут же шумно замечал, что он это не ест, а его заказ - мне. Потом под общий смех смущенные официанты меняли блюда. Здесь я должен, наверное, все-таки заглянуть в старую записную книжку. В ней записано, что в Иркутске мы сменили самолет и дальше продолжали путь на китайском ИЛ-18. Дальше цитирую: «На всем пути от Иркутска до Пекина нас сопровождала музыка цитат Мао, а под конец стюардессы даже пели и декламировали их, танцуя перед нами… Мне почему-то стало жаль их. Я подумал, что присутствую на каком-то средневековом таинстве, на котором не должен присутствовать».

В другом месте дневника я записал, что прочитал цитаты «…и должен сказать, что многие из них написаны еще в 40-50-е годы и вообще-то правильны. Вопрос в том, куда только гнут при их претворении в жизнь». Дальше я писал, что из Пекина мы спокойно долетели до Ухани, а потом, из-за плохой погоды с трудом добрались до Нанниня. «Сегодня вылет отменяется, - пишу я в своем дневнике, - и мы отправляемся в город для ночлега в гостинице (город в 32 км. от аэродрома). О городе сказать ничего не могу, не видел, и, возможно, и завтра не увижу, т.к. администратор гостиницы – симпатичная мадам средних лет, довольно хорошо говорящая по-русски, объяснила нам с милой улыбкой, что мы – транзитники и гулять нам за пределами гостиницы не рекомендуется». Свои впечатления о пребывании в Китае и в Наннине, в частности, описывать больше не буду, ибо цель моего рассказа - Вьетнам. Процитирую только еще одну фразу из своей записной книжки: «Да, сложное явление – эта нынешняя «культурная революция». Долго еще будут изучать ее со всех сторон, чтобы дать ей более или менее правильную оценку».

Погода задержала нас в Наннине еще на сутки. Во время вынужденного сиденья в Наннине я попросил у работников местного консульства ДРВ несколько вьетнамских газет и с интересом читал их, рассказывая основное содержание прочитанного моим товарищам по делегации. Вот что писала, например, газета «Нян Зан» 5 марта 1967 г. о провинции Хатинь. Отмечая, что провинция очень бедная и что ее регулярно преследуют стихийные бедствия (наводнения, засухи), газета дальше пишет: «В 1966 г. провинция подверглась, кроме того, еще и ожесточенным налетам американской авиации. Количество налетов за первые шесть месяцев 1966 г. увеличилось по сравнению со второй половиной 1965 г. более чем в 3 раза. Кроме бомбардировок больниц, школ, церквей и пагод, американцы 166 раз бомбили ирригационные сооружения провинции, вызвав значительный материальный ущерб и человеческие жертвы».

Запомнилась эта поездка еще и тем, что наш самолет при подлете к вьетнамской границе попал в сильнейшую грозу. В то время мы летали во Вьетнам главным образом ночью при погашенных бортовых огнях, поскольку днем американские летчики слишком назойливо сопровождали наши самолеты, прямо-таки заглядывали в них. Во время последующих полетов в ДРВ я не раз видел через иллюминатор лица американских летчиков, круживших вокруг нашего самолета.

Когда мы в ночном непроглядном небе подлетали к вьетнамской границе, раздался сильнейший гром, заглушивший шум двигателей самолета. Вспыхнула яркая, до боли в глазах, молния, расколовшая огненным мечом ночное небо. Из-под меня неведомо куда ушло сиденье. Глубокие и неожиданные падения самолета, наконец, истерика китаянок – стюардесс, которые за час до этого «угощали» нас цитатами Мао Цзэдуна, все это заставило нас забыть текущие мелочи жизни и мы начали прощаться друг с другом. Было совсем не до смеха. И вдруг мы услышали показавшийся таким приятным шум двигателей! Ура! Мы все-таки летим! А в дневнике у меня записано про это событие весьма кратко: «Минут за 30 до посадки нас горячо приветствовала небесная стихия. Сначала справа по ходу самолета небо как будто треснуло надвое, и кривая линия молнии подмигнула нам весьма зловеще. А затем такая же красавица мелькнула слева с сильнейшим грохотом, раскаты которого долго преследовали нас».

После такого испытания мы приземлились в Ханое совершенно из-мученные. Китайский экипаж трудно было узнать - они тоже с трудом выходили из самолета.

Разместившись в гостинице, мы решили прогуляться по вечернему Ханою. И опять я возвращаюсь к потрепанной книжке. В ней записано: «И здесь я должен откровенно сказать, что после Нанниня я приехал в Ханой как в собственный дом. Главной причиной такого ощущения считаю, что здесь я встретил много знакомых. Первое впечатление от вечернего Ханоя, как будто нет войны и мир царит на вьетнамской земле. И только бросается в глаза, что на улице очень мало народу, мало молодежи, которая раньше парочками гуляла вокруг озера Возвращенного меча. И еще один признак войны - вокруг озера появилось много бомбоубежищ, а их высокие брустверы то и дело попадались на глаза. Перестройка с учетом обстановки. Ситуация в ДРВ была действительно очень сложной. Об этом говорил и наш посол И.С. Щербаков при встрече с делегацией, об этом говорили и вьетнамские товарищи. Налеты американской авиации продолжались – 150-250 самолетовылетов ежедневно.

Несмотря на высокий боевой дух защитников Вьетнама, психологическая усталость, постоянное недосыпание, трудности с продовольствием - все это сказывалось на настроении населения. Многие начинали выражать сомнение в возможность победы в этой войне. Об этом наши собеседники, не скрывая, говорили и в Ханое, и во время поездки в Намдинь. Кстати, тогда же в разговоре со мной профессор Тюнг, известный в то время в ДРВ специалист-невропатолог, отмечал, что систематические бомбардировки днем и ночью изматывают людей, за последнее время резко возросло число нервных заболеваний, особенно среди детей, из-за нехватки продовольствия широкое распространение получил авитаминоз.

Руководство ДРВ знало об этих проблемах и вело большую работу по организации жизни и труда людей в труднейших военных условиях. Выступая в провинции Тхайбинь в начале 1967 г., Президент ДРВ Хо Ши Мин говорил: «Надо еще лучше организовать работу по защите населения… Война может приять еще более ожесточенный характер… Защита населения - часть народной войны. Она также важна как борьба с врагом и производство. Нужно расширять строительство траншей, окопов. В каждой семье, на производстве, везде, где есть люди, должны быть убежища. Необходимо повсюду организовать бригады скорой помощи, пожарные команды, обеспечить своевременную отправку раненых в госпитали. Отряды народной самообороны должны стать костяком и застрельщиком всей этой работы».

Это выступление Президента было опубликовано в газете «Нян Зан» 27 февраля 1967 г. Я привожу его по той причине, что читал его во время нашего путешествия из Ханоя в Намдинь. Оно полностью совпадало с тем, что я видел и слышал, поэтому производило особое впечатление.

26 марта я записал в дневнике: «В 15 часов начались официальные переговоры в помещении Комитета по культурным связям. Но уже через несколько минут объявили, что американские самолеты находятся в 20 км от Ханоя. Воздушная тревога и нас по настоятельной просьбе вьетнамских товарищей отправили в убежище. Налет продолжался 40 минут. Мы не захотели по требованию вьетнамцев сидеть в убежище и стояли около него. Были хорошо видны пролетавшие в небе самолеты и слышны взрывы бомб и ракет, а также хлесткие выстрелы зенитных пулеметов и орудий. Мы даже сфотографировались в касках, которые были выданы нам вьетнамскими товарищами». После тревоги Председатель Комитета Тхуан пошутил: «Господин Джонсон взял с нас налог в размере 40 минут за начало переговоров».

Как бы то ни было, но переговоры о культурном сотрудничестве между нашими странами начались с бомбоубежища. Мне показалось символичным все это - идет война, а мы ведем переговоры о культурном и научном сотрудничестве. Наверное, это свидетельствует о том, что мы верим в нашу общую победу. Кстати, на другой день я записал: «Вчера мы вели трудные переговоры весь день до позднего вечера, а над Ханоем было сбито три самолета».

Особо надо рассказывать о поездке в город Намдинь. Выехали мы из Ханоя вечером 27 марта 1967 г. на двух машинах в сопровождении охраны. Ехать предстояло практически всю ночь, хотя до Намдиня всего около ста километров. По пути мы должны были проезжать небольшой городок Фули, в районе которого располагались зенитные батареи, защищавшие небо Ханоя. И американцы бомбили этот район особенно нещадно. В записной книжке записано: «Фули - это вьетнамское Лидице. Сейчас в этом городе не осталось ни одного человека, все разрушено и все живое покинуло город. По словам нашего шофера, американцы бомбили Фули несколько дней подряд».

Нам не разрешили ехать через Фули, т.к. по словам наших охранников, все мосты в городе разрушены и ехать там ночью небезопасно. При подъезде к Фули мы попали под массированный налет. Случилось это так. Мы медленно ехали по изрытой воронками дороге, крепко держась за поручни и друг за друга, чтобы не вывалиться из машины. И тогда, и в последующие свои приезды в военный Вьетнам я не переставал удивляться способности вьетнамских шоферов вести машину в кромешной тьме тропической ночи при минимальном освещении одной, редко двух фар, прикрытых плотными козырьками. Вдоль дороги под деревьями то и дело мелькали маленькие огоньки светлячков.

Кто-то из делегации сказал, что в тропиках много насекомых, светящихся ночью. Но в данном случае были не светлячки, а ночное дежурство молодежных патрулей. Вооруженные маленьким масляным светильником, сделанным из гильзы патрона крупнокалиберного пулемета, молодые парни и девушки дежурили вдоль всей дороги. Недалеко от Фули они остановили нас и сказали, что дальше ехать нельзя, ожидается налет авиации противника. И тут же мы услышали быстро приближавшийся гул самолетов. И вдруг прямо над нашими головами вспыхнула выпущенная с самолета осветительная ракета. Я, наверное, никогда не забуду этот мертвенно-белый, чудовищно яркий, до боли в глазах свет. Захотелось немедленно зарыться с головой прямо в асфальт дороги. Обе наши машины удивительным образом почти на месте развернулись и тут же спрятались под деревьями. Ребята из патруля схватили нас за руки и тоже утащили под сень деревьев. И в ту же минуту начался ночной «концерт». Небольшой мостик, находившийся недалеко от нас, через который мы должны были ехать, с грохотом взлетел вверх. Послышались взрывы, чуть дальше появились сполохи огня, в свете которого стал виден густой дым. Небо осветилось яркими линиями трассирующих пуль, взрывами ракет и снарядов зенитных орудий. Где-то совсем близко слышались уже знакомые мне сочные шлепки осколков по листьям окружавших нас деревьев. Через какое-то время «концерт» закончился. Наступила полная тишина, которая казалась особенно тяжкой в кромешной тьме. Глазам нужно было время, чтобы после ярких вспышек света снова привыкнуть к темноте.

Через несколько минут мы снова тронулись в путь, минуя Фули. Дорога вилась как серпантин, только по ровной местности. Я ехал по этой дороге впервые и, конечно, с удивлением рассматривал посаженные вдоль дороги могучие деревья - бадьяны. Под некоторыми из них можно было спрятать стадо буйволов. Проехали мы, наверное, километров 30-40, когда я, задумавшись перед представшей перед глазами мирной картиной, взглянул на ночное черное небо и увидел красный раскаленный диск луны. А над рисовыми полями, тянувшимися вдоль дороги, летали светло-голубые или зеленоватые «дон-дон» - светлячки. Свет полузакрытых фар то и дело выхватывал из темноты то группу ребятишек, стоявших у обочины, то крестьянку, возвращающуюся после трудового дня домой, то буйвола. Все создавало картину мира и покоя, как будто и не было недавней стрельбы, не было ни авиационных, ни артиллерийских налетов на эту благодатную землю.

Из этого мирного состояния меня вывел тихий голос шофера, который, тоже, видимо, о чем-то задумавшись, вслух произнес, глядя на луну:

- У нас раньше старики говорили - медведь луну съел, и отмечали это как плохое предзнаменование.

На мой вопрос, как это понимать, он ответил, возможно, будет плохая погода, или случится какое несчастье. Так объясняли старики.

Этот разговор вернул меня к реальной действительности. И я подумал, зачем все это? Для чего завтра должен лететь сюда американский летчик и бомбить чужую для него землю, которая поит и кормит хороший, мужественный, миролюбивый народ. Почему дети, которые стоят сейчас у дороги и с любопытством провожают наши машины, должны завтра, в случае тревоги бежать и прятаться в убежище? Почему и на основе какого права этот самый американский летчик может отнимать у них детство и жизнь?
Усталость начинала одолевать нас, разговоры в машине прекратились. При подъезде к городу Намдинь сидевший рядом со мной вьетнамец спросил – бывал ли я раньше в этом городе. Я ответил, что бывал несколько раз, посещал известный во Вьетнаме Намдинский текстильный комбинат. Он в ответ заметил: тогда вы знаете большую гостиницу в городе. Она была построена еще в 30-е годы. Мы в ней остановимся, помоемся, позавтракаем и отдохнем, а после обеда поедем на текстильный комбинат.

Я вспомнил эту единственную в городе старинную и довольно удобную гостиницу. Здесь, действительно, можно было хорошо отдохнуть.

К городу мы подъезжали на рассвете. До него оставалось около трех-пяти километров, когда вдруг послышались звуки сирены и нас остановил, выскочив из-за деревьев, молодежный патруль. В мгновение ока машины нырнули в тень деревьев, а нас отвели в неприметную хижину – местную гостиницу в эвакуации. Внутри это оказалась широкая комната с большим столом посредине, а вдоль стен стояло несколько аккуратно заправленных топчанов. Невольно вновь хочу вернуться к старой записной книжке. В ней записано: «…пишу эти строки при свете коптилки в гостинице в эвакуации, расположенной на территории одного сельскохозяйственного кооператива». Мы были немало удивлены, когда увидели под столом довольно глубокую траншею, по которой можно было быстро уйти в расположенное недалеко бомбоубежище. Кстати, и под кроватью, на которой мне предложили отдохнуть, тоже находилось индивидуальное убежище (по словам встречавшего нас работника провинциального парткома на рытье индивидуальной ячейки с постановкой шлакобетонной трубы – опалубки один человек затрачивает полдня. Другими словами, за один рабочий день он может сделать два индивидуальных убежища. По словам этого работника в 1966 г. в провинции под оборонительные сооружения было использовано более 100 га земли. И это при очень ограниченных размерах пахотной земли в ДРВ! Вокруг нашей импровизированной гостиницы взметнулись ввысь тонкие стволы японской вишни. Тонкий аромат ее цветов напомнил мне наш дом в Сибири, где я в далеком детстве посадил с матерью несколько кустов сирени.

Когда мы сели за стол, у каждого оказалась небольшая коробка, набитая немудреной снедью - жареная курица, картошка «в мундирах» и яйца. Как будто не около разрушенного города сидим, куда заезжать опасно, а где-нибудь на загородном пикнике. Но мы не захотели сидеть в хижине, вышли из нее и, несмотря на уговоры наших хозяев, из-под деревьев наблюдали налет американской авиации на город (позже нам сказали, что Намдинь к тому времени бомбили уже 68 раз и город почти наполовину уже разрушен. А ирригационные сооружения провинции подвергались бомбардировкам почти 170 раз).

Наблюдая за налетом, я вдруг вспомнил недавний разговор в Ханое о том, что правительство ДРВ принимает меры по охране здоровья матери и ребенка. А газета «Нян Зан» 5 марта 1967 г. сообщила, что провинция Куангбинь получила от Центрального комитета по охране здоровья матери и ребенка переходящее Красное знамя и похвальную грамоту за хорошую работу в этой области. Да…, такие вот дела. Одни принимают меры по уничтожению жизни, а другие - по ее защите и сохранению.

Обстрел города довольно быстро закончился. Американцы улетели, а мы снова сели в машины и поехали вперед. Лица сопровождавших нас вьетнамцев при свете дня показались мне выточенными из серого гранита, от вчерашних улыбок не осталось и следа. Они смотрели только на дорогу, и, казалось, не видели нас. У нас тоже настроение было хуже некуда. Въезжали мы в город по дымившейся дороге, с обеих сторон еще горели дома, всюду раздавались крики и слезы. Нам потом говорили, что поскольку налет произошел рано утром, когда люди собирались на работу, было много погибших и раненых. Когда мы подъехали к гостинице, то увидели, по сути, груду развалин - она была сильно разрушена. Мой вьетнамский товарищ, который ночью мечтательно говорил о нашем возможном отдыхе в этой гостинице, вышел из машины, отошел в сторону и долго стоял в полном молчании. О чем он думал, одному богу известно. Но вернулся он в машину заметно постаревшим.

Нас отвезли в другую гостиницу, где мы немного отдохнули, позавтракали. Потом в соответствии с программой поехали смотреть Намдинский текстильный комбинат. И здесь я опять хочу вернуться к старой записи в дневнике. Она так и называется «Черный хлопок» и была сделана мной, спустя несколько дней после той поездки: «У меня в руке прядь обгорелого хлопка. Я не знаю, откуда он был привезен в ДРВ – из Советского Союза, или из Объединенной Арабской Республики, да и не это главное. Важно то, что он был произведен трудолюбивыми руками крестьянина и доставлен сюда советскими моряками или на кораблях иной страны для того, чтобы вьетнамские ткачихи могли дать своему народу красивые ткани.

Но на сей раз ткачихи осторожно перебирали еще горячий обуглившийся хлопок, снимая почерневшие хлопья и стараясь спасти оставшуюся часть кипы. Им не надо было дополнительного освещения, его вполне хватало от нашего общего светила – солнца, которое свободно проникало через разрушенные пролеты крыши. Ее остатки лежали на полу, прикрывая кое-где выкопанные прямо посредине цеха траншеи. Казалось, что разрушенный, оголенный цех обращался своими осиротевшими колоннами ко всем присутствующим помочь ему, прикрыть его наготу. Но работницы, сидевшие вокруг больших кип обгоревшего хлопка, как будто не замечали эти неудобства и споро работали руками. Между прочим, на этом комбинате, как и повсюду теперь в ДРВ, большую часть рабочих составляют женщины. Об их героизме много писалось. Но здесь на комбинате я вновь подумал о том, какой огромный груз взвалила война на эти хрупкие плечи. Между прочим, однажды я сам пытался проверить их прочность, когда взвалил на свои плечи коромысло с двумя корзинами риса. Ей-ей! Было очень неудобно, но должен сознаться, я не смог так же легко и грациозно идти с этим грузом почти в 60 кг, как делала это пожилая женщина, у которой я попросил ношу. Но я хочу говорить совсем не об этом. Обуглившийся кусок вызывает у меня совсем другие воспоминания. Перед моими глазами проходят разрушенные цеха Намдиньского текстильного комбината, где через разрушенные крыши просматривается серое хмурое небо. Кстати, если небо голубое, значит надо ждать незваных гостей.… К слову, печать ДРВ сообщала тогда, что Комбинат эвакуирован, а нас вьетнамские товарищи просили не сообщать, что он продолжает работать.

В центре города незадолго до нашего приезда был поставлен небольшой памятник жертвам рабочего квартала, которые не успели укрыться в убежищах при очередном налете американской авиации. Мы остановились около него. Глядя на этот скромный обелиск, я подумал, что у него, как и сегодня, будут вечно зеленеть листвой и переливаться в лучах тропического солнца цветы народной любви и уважения. Но я не уверен, записал я тогда же, будут ли такие цветы у могилы того американского летчика, который, выполняя приказ своих генералов, бомбил и обстреливал ракетами этот город. Конечно, сегодня, спустя десятилетия после тех событий, я думаю о них уже иначе, спокойнее. Но в данном случае я решил оставить слова из старой записной книжки нетронутыми. Пусть читатель сам судит, правильно мы тогда думали или нет.

…Я долго хранил эту черную прядь, как эхо той давней войны, но потом в связи с переездом на новую квартиру потерял ее. Особое впечатление осталось у меня от посещения эвакуированного из города подземного госпиталя недалеко от Намдиня. Несколько небольших комнат, если так можно назвать эти подземные помещения. В одной из них при свете висевшей над столом электрической лампы шла операция, мы туда не заходили, а только посмотрели через белую занавесь. А в другой, еще меньшей комнате, сидел на велосипеде пожилой вьетнамец и, обливаясь потом, крутил педали динамо-машины, которая давала ток для операционной. Наша делегация долго не смогла находиться там. (Спустя много лет я вспомнил этот госпиталь, когда был в «железном треугольнике» Кути – это недалеко от Сайгона - и спускался там в подземные катакомбы, чтобы посмотреть, где жили и боролись южновьетнамские партизаны).

Не могу не привести еще одну запись из старой книжки: «Тю Тхи Хоа – девушка из местной католической семьи, раньше регулярно ходила в церковь, была примерной католичкой. Сейчас заместитель командира отряда народного ополчения, не раз участвовала в боях против американской авиации. Присутствовавший при нашем разговоре работник провинциального партийного комитета Чан За Мо в шутку заметил:

- У нас раньше старики говорили, если женщина берет в руки оружие, она становится дьяволом».

По возвращении в Ханой мы были приглашены на концерт, проходивший в Городском театре под аккомпанемент сирен воздушной тревоги и отдаленного гула самолетов. Но зал был полон и среди зрителей не оказалось желающих спрятаться в соседнем бомбоубежище. В дневнике записаны некоторые, понравившиеся мне номера. Например, песня о национальной вьетнамской героине Во Тхи Шау композитора Нгуен Дык Тоана. «Надо послушать музыку этой песни, чтобы представить себе в полной ясности мужество героини, горечь утраты и восхищение ее подвигом». Много был песен и танцев на этом концерте. Все они воспевали мужество и героизм народа в борьбе против иностранной агрессии, красоту природы Вьетнама.

Концерт был устроен для участников совещания работников транспорта ДРВ. (29 марта 1967 г. молодежная газета «Тиен Фонг» писала: «Более 600 представителей 100-тысячной армии юношей и девушек, занятых на транспорте, собрались 27 марта в Ханое, чтобы отметить 36 годовщину со дня создания Союза трудящейся молодежи Вьетнама»). В дневнике записал: «Не знаю, почему, но я сравниваю сегодняшний концерт с первым исполнением 7 или 9 симфонии Шостаковича в осажденном Ленинграде. Возможно, сравнение не очень удачное, но у меня во время концерта возникло именно такое ощущение. Ведь половина Северного Вьетнама основательно разрушена, идет жестокая разрушительная война, а здесь – в Ханое - концерт, полный оптимизма. Мы смотрим балет «Тхыа Куинь» – вьетнамский вариант «Лебединого озера». А потом популярный вьетнамский певец Чан Хиеу исполняет хорошо знакомую нам советскую песню «Широка страна моя родная», которую в свое время пел выдающийся американский певец Поль Робсон. И льется плавная русская мелодия под тропическим небом Ханоя».

А потом снова были переговоры, часто прерывавшиеся воздушными тревогами и спусками в бомбоубежище, где, кстати, было жарко и душно. Поэтому мы, несмотря на протесты вьетнамцев, стояли у входа под козырьком и не могли сдержать смех, наблюдая за японским корреспондентом, который с далеко выдвинутым вперед микрофоном в руках бегал около убежища, записывая весь «концерт» воздушного боя над Ханоем.

30 марта 1967 г. нашу делегацию принял Первый секретарь ЦК Партии трудящихся Вьетнама Ле Зуан. В беседе с делегацией он сказал, что вьетнамская пресса широко освещает поездки вьетнамских делегаций в Советский Союз и советских делегаций - в ДРВ. Мы стремимся к тому, чтобы наш народ знал о помощи, которую Советский Союз оказывает нам в борьбе против иностранной агрессии. Сейчас, когда наша страна переживает очень трудное время, у нас широкое распространение получила советская литература о Великой Отечественной войне, об Октябрьской революции. Мы воспитываем наш народ, особенно, молодежь, на героических традициях советского народа и его вооруженных сил. Мы знаем, что Советский Союз понес в годы Отечественной войны огромные потери и поэтому говорим своему народу, что наша независимость завоевана жертвами и подвигом советского народа. Мне кажется, что тогда Ле Зуан высказал интересную мысль. Он сказал, что вьетнамские студенты, обучающиеся в Советском Союзе, не только приобретают знания, но и впитывают советскую культуру, которую они обязаны донести до своего народа и тем самым способствовать развитию культурных связей между нашими странами.

На другой день мы покинули Ханой. По возвращении в Москву были не только официальные отчеты, но и много встреч, разговоров о войне во Вьетнаме, о работе там советских военных и гражданских специалистов.

В последующие годы было много других поездок в военный Вьетнам, которые оставили глубокий след в моей памяти. Обо всех этих поездках писать не буду, но об одной просто должен сказать. Речь идет о поездке в сентябре 1969 г. Советской делегации во главе с Председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгиным в Ханой на похороны великого сына вьетнамского народа, выдающегося интернационалиста Президента Хо Ши Мина. Тогда в ДРВ приехали делегации со всего мира. Такого скопления высокопоставленных иностранных гостей мне никогда потом не приходилось видеть. Не приходилось видеть и такого огромного скопления людей на траурном митинге, казалось вся страна пришла на историческую площадь Бадинь, чтобы попрощаться со своим вождем. Позднее на этой же площади и тоже при большом скоплении людей был открыт Мавзолей Хо Ши Мина.

Так случилось, что и полное освобождение Южного Вьетнама весной 1975 г. мне тоже пришлось встречать в Ханое. Но это была уже другая весна - весна великой победы, победы, которая в последнее время стояла буквально у порога каждого вьетнамского дома. Она окрашивала своим ярким светом все события нашей ханойской жизни, в том числе и такую знаменательную в наших двусторонних отношениях дату как 25-летие установления дипломатических отношений (январь 1975 г.), придавала им особый, праздничный колорит.

Ханойцы любят свой город (как и мы любим свою Москву), и даже тогда в трудную военную пору старались сделать его красивым и чистым. Вот почему я хочу закончить заметки о моей давней вьетнамской жизни словами замечательного поэта Те Ханя, опубликованные давным-давно в газете «Нян Зан»:

«Ханой, ты в сердце каждого из нас
Горишь огнем неугасимым».

г. Москва, 2003 г.

Глазунов Евгений Павлович. Кандидат экономических наук, дипломатический советник 1 класса, академик Международной академии системных исследований.

Родился 04.04.1931 г. в г. Бийске Алтайского края. Трудовой путь начал рабочим в 1943 г.

В 1963 г. окончил МГИМО МИД СССР.

С 1962 по 1965 гг. атташе, затем III секретарь, а с 1974 по 1978 гг. - Советник-посланник Посольства СССР во Вьетнаме.

В 1965–1974 гг., работая референтом в Отделе ЦК КПСС, неоднократно бывал во Вьетнаме в служебных командировках. С 1978 по 1991 гг. заведующий сектором стран Индокитая в Отделе ЦК КПСС.

С 1991 г. Председатель Общества дружбы с Вьетнамом, в 2004 г. избран Президентом Российской ассоциации международного сотрудничества.

Награжден орденами: «Дружбы народов», «Знак Почета», медалями: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «Ветеран труда», вьетнамскими орденами «Дружбы», «Труда» I и II степени и медалями.

Источник: www.nhat-nam.ru